Столичный русский театр готовит новую премьеру — спектакль «Вишневый сад» по одноименной пьесе А.П.Чехова. Художественный руководитель театра Карен Нерсисян новую постановку планирует выпустить в апреле этого года. Если, конечно же, все сложится удачно, без форс-мажоров.
В беседе с «РА» худрук театра подчеркнул, что к постановке этого спектакля он шел очень долго.
— С самого начала, как только я пришел в Ереванский русский театр, я планировал постановку русской классики, и обязательно — Чехова. Но при этом я понимал, что Чехов — это вершина мировой драматургии по всем показателям: и по смысловой наполненности, и по сложности исполнения. Прежде чем приступить к такого рода работе, нужно иметь особый контакт с актерами труппы, «съесть с ними пуд соли», заговорить на одном языке.
И поэтому свою работу в театре я начал с других произведений. У нас очень хорошо идут сейчас «Ромео и Джульетта» Шекспира, «Плутни Скапена» Мольера, «Храбрый Назар» Туманяна. Потом вмешался коронавирус, пандемия, и я обратился к пьесе «Люди.Звери. Обстоятельства» Дона Нигро. В определенном смысле это было вынужденное решение, поскольку из-за локдауна было запрещено собираться большими группами — даже для репетиций, а этот спектакль, в основном, состоит из сольных или дуэтных сцен. Я нисколько не пожалел об этом решении — пьеса замечательная и спектакль сложился. Но работа над «Вишневым садом» снова была отложена. Ну, а теперь, наконец, пришло время. Мы приступили к репетициям.
— С чем связано такое трепетное отношение к этой пьесе Антона Павловича и как вы собираетесь ее представлять зрителю?
— Говоря современным языком, «Вишневый сад»- «крутейшая» пьеса. И в творчестве Чехова, и в мировой драматургии в целом. Ну, а как я собираюсь ее представлять? Так, как написано у Чехова. Во-первых, это комедия. Это бесспорно. Насчет социальной актуальности тоже излишне говорить: посмотрите, сколько сегодня у нас в стране людей остается без дома, без своей земли… Отрыв от корней… Эта тема не может остаться в прошлом — она для людей, для человечества очень актуальна, и для нас сегодня, для Армении тоже очень актуальна.
Я вот говорю, что эта пьеса – комедия, но, конечно же, это трагикомедия. И, наверное, самое главное для меня в этой пьесе то, что в ней много юмора, света, любви, представьте себе, и оптимизма. Несмотря на…
— А я вот в ней оптимизма не вижу…
— Ну, вы знаете, это ведь не тот оптимизм-оптимизм… Который о том, что добро победит зло. Я имею ввиду оптимизм в человеческих отношениях, в любви. На это нацелены все пьесы Чехова. Если взять в целом, то они катастрофичны. Что «Дядя Ваня», что «Три сестры», что «Чайка». Если грубо охарактеризовать, это беспощадный диагноз — «в общем, все умерли». Но при этом мы же об этих пьесах думаем с необычайной нежностью, трепетом.
Сам Антон Павлович так любит людей и жизнь, во взаимоотношениях его персонажей так много радостных противоречий, которые держатся на любви, что перед нами предстает абсолютно светлая трагедия. Там все персонажи хотят, чтобы было хорошо: спасти «сад», друг друга. Спастись всем. Это и есть отражение нашей жизни. Я вам по секрету скажу — мы же все умрем. И в принципе, наша жизнь — штука трагическая. Но мы же при этом живем, радуемся… Чехов в этом смысле абсолютное отражение жизни. Да, трагический финал неизбежен.
Но важно не это. Важно то, как мы живем внутри этой развивающейся ситуации, как мы пытаемся друг другу помочь — со всеми противоречиями, глупостями и ошибками, легкомыслием и любовью… Вы только посмотрите, сколько в «Вишневом саде» любовных линий — это просто удивительно. И сколько в ней чеховского хулиганства, радостно-беспощадного хулиганства по отношении к своим персонажам.
-От комического до трагического — один шаг…
— Да, да, да. Там же все время такое балансирование между трагическим и комическим, между лиризмом, трагедией и комедией, которого нет ни у одного драматурга мира. Один умный человек сформулировал, в чем невероятная прелесть Чехова. Есть пьесы горизонтальные (бытовые), а есть пьесы вертикальные (например, «Старые боги» Шанта или «Балаганчик» Блока). А у Чехова абсолютное совпадение: его пьесы совмещают в себе логику реалистическую и метафорическую. И ставя его пьесы, эту прелесть необходимо соблюсти.
Я как-то в одном провинциальном театре смотрел «Три сестры», которую поставили в логике бытового сериала. Я даже обалдел и подумал: неужели так можно? Сестры плакали, обнимались, прощались, любили: это было наивно, плоско, а зритель смотрел. Это был Чехов а-ля «Унесенные ветром». Но Чехов и это выдержал. Знаете, я сейчас говорю, и мне неловко. Это не поддается формулировке: не хочется все это говорить и анализировать словами, тем более, что я не театровед, а практикующий «врач-режиссер». В пьесах доктора Чехова много-много-много болевых точек…
— Вот и взялись за «врачевание» по Чехову…
-Да, мы начали репетировать. Репетируем с упоением, разбираясь во всех этих нюансах, поскольку прийти к большому целому можно только определившись во всех этих «поворотах», взаимоотношениях. Вы посмотри́те, что Чехов сделал в этой пьесе! Все персонажи каждую секунду нахождения на сцене — в состоянии стресса. Все и все время. Там нет ни минуты, ни секунды, когда кто-то может присесть, выдохнуть и, к примеру, беззаботно выпить чаю. Пьеса сколочена так, закручена так, что от первой до последней секунды все находятся в напряжении и в точке принятия решения. И каждый вопрос касается жизни и смерти.
Самый простой из них — как спасти вишневый сад и дом. Но ведь это все метафоры. Тот же дом — вещь энергетическая: связанные с ним люди (Фирс, например, которому некуда идти), или книжный шкаф — это «корень», точка опоры, место силы, точка отсчета, которую они теряют. И что интересно: никто не совершает подлости, никто не делает ничего плохого — все только во благо. И все герои пьесы любят и принимают друг друга такими, какие они есть.
А это самое главное. В пьесе очень много безусловной любви: они любят этот вишневый сад — огромный, но бессмысенный. Хорошее в нем только то, что он большой: дохода он давно не приносит. Но сад — часть их жизни, они его любят. И друг друга любят — несмотря ни на что. Это исторя о талантливых людях. И в этом прелесть этой пьесы, которую мы ставим и о которой можно говорить часами.
